Остров войновича

Газета «Индустриальное Запорожье» 3 и 10 сентября 1994 г.

Нашему городу повезло. Здесь жил, учился и работал выдающийся писатель современности – Владимир Николаевич Войнович. Нашему городу 17 августа этого года повезло вторично – В.Войнович посетил Запорожье. Произошло это тихо, без шумихи. Одним словом – частный визит.

Впрочем, обо всём по порядку.

В огромном литературном океане нет-нет, да и встречаются острова сокровищ, при открытии которых ты понимаешь – это что-то необыкновенное, что-то сверхсильное, блестяще-талантливое, философски значимое. Особенно, когда это что-то написано легко, с юмором и, главное, о том, о чем думал раньше, щупал, видал, но осознать не мог. Так впервые открываешь для себя Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Ильфа и Петрова и, немало (но и не так уж много!) других «сказочных земель».

Когда я впервые прочитал в «Юности» «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», первый номер, с нетерпением ждал продолжения, пока не проглотил последний номер. Тогда мне нестерпимо захотелось узнать как можно больше об авторе. И уж никакие мечты не рисовали мне встречу с ним. Залпом прочел «Путем взаимной переписки», «Шапку» и, наконец, «Москву-2042». Больше как-то откопать не удавалось.

И вдруг совершенно прозаически выясняется, что сотрудница нашей редакции милая Леночка Шкляревская самая что ни на есть родная племянница Войновича.

- Да, – сказала она просто, – Владимир Николаевич – мой дядя. Мало того, недавно звонил из Москвы. Собирается летом приехать в Запорожье, навестить родственников.

От этого заявления у меня закружилась голова. Я жил предвкушением предстоящей встречи. Визит Войновича несколько раз откладывался, и все же...

В ночь на 17 августа наша редакционная «Волга» встретила на вокзале писателя и его супругу. Отвезла отдохнуть в дом на правом берегу Днепра. А пополудни я благоговейно нажимал кнопку звонка.

Знакомое по фотографиям и по телевизионным передачам («Бомонд», «Авторский вечер в Останкино» и др.) широкое лицо, богатая седая шевелюра. Крепкое рукопожатие.

Наша небольшая делегация – я, моя жена и фотокор – с одной стороны, и супруги Войновичи с племянницей – с другой, составили план, по которому писателю не было никаких перспектив отвертеться от интервью. Впрочем, он и не пытался. Лишь оно условие: гости изъявили желание посетить кладбище, чтобы поклониться праху умерших родственников.

На Осипенковском кладбище проведали скромную могилу сестры, на Первомайском писатель почтил память бабушки, тети и других близких ему людей.

Мы колесили по Запорожью. И лишь изредка Владимир Николаевич комментировал увиденное: «Вот этот дом я строил!». Это на площади, в районе остановки транспорта «12 апреля» – дом, в котором находится горжилуправление.

А вечером берег Днепра у Старой Андреевки приютил нас для беседы. Мои знания творчества Войновича ограничивались приведенными выше произведениями. Не думаю, что они богаче у наших читателей. Поэтому вопросы начал задавать «от царя Панька».

- Как говорили в старину в одной конторе, заполните, пожалуйста, анкету. Фотографии в фас и в профиль можете не прилагать...

- Родился 26 сентября 1932 года в Душанбе. Отец – журналист. Мать – учительница. Отец работал ответственным секретарем газеты «Коммунист Таджикистана». В 1936 году его посадили за то, что он сказал, что коммунизм в отдельно взятой стране построить нельзя. Только в результате революции всемирной. Так говорил Ленин, а Сталин – другое. Два года велось следствие. Готовили к смертной казни. Но в 38-м году следствие кончилось как раз в дни январского пленума, когда был арестован Ежов и заменен Лаврентием Берия, который поначалу был либералом. И тогда отец получил по приговору 5 лет. «Всего-навсего». К концу его срока приговор был отменен за отсутствием состава преступления. Дескать, его высказывание было не преступным, а плодом его незрелости. Вернулся Николай Павлович в мае 1941 года. Его вызвали в местный обком и предложили восстановиться в партии. Он ответил: «Никогда! В вашей партии – «никогда в жизни!»

- И за эти слова можно было схлопотать...

- Вот именно. Родители взяли меня и уехали немедленно в Запорожье. Приехали в конце мая 1941 года. Не прожили здесь и месяца, началась война. В первые дни войны отец ушел на фронт. У нас была эвакуация в Ставропольский край, а оттуда в Куйбышевскую область.

После войны, в 45-м году, мы вернулись в Запорожье. Здесь я пошел в ремесленное училище № 8. Оно находилось возле плотины, на одной из крайних улиц.

- И какую специальность вы получили?

- Столяр-краснодеревщик. Но это условно. На самом деле никакого красного дерева не было. Я работал столяром на алюминиевом заводе, а потом просто плотником на стройке. Мы делали грубые вещи: оконные переплёты, табуретки…

- Вы построили дома в Запорожье. Небось, мастерили столярку.

- Нет, нет, более прозаические риштовки. Клепали, потом снимали.

13 сентября 1951 года меня забрали отсюда в армию, отправили в Джанкой. Там 2 месяца, потом – в Польшу. Там 1,5 года, потом – в Россию. И всего прослужил 4 года и 2 месяца. В авиации.

- Случайно или потому, что увлекались небом?

- Еще до армии я поступил в Запорожский аэроклуб, прыгал с парашютом, летал на планере. Были учителя, я их даже помню – Иван Андреевич Лобода, второй – Иван Дудник. В армии кончил школу авиамехаников,

- Так что в Чкаловы вы не пробились, а вот как начали писать?

- Связано с армией. Я отслужил половину срока, стал задумываться: а что же делать дальше? Честно говоря, я был столяром так себе. На меня нападала тоска. Я чувствовал склонность к интеллектуальным занятиям. Но не было образования. До армии я успел закончить только 7 классов. Вот и задумался, какой интеллектуальной деятельностью могу заниматься без формального образования? И решил, что больше всего подходит именно литература. Читал очень много книг, так что о литературе было более стройное представление, чем о чем-либо ином.

- На каких книгах воспитывали себя?

- Первая большая книга - это «Школа» Гайдара. И сейчас, несмотря на нынешнюю переоценку вещей, я считаю эту книгу талантливым произведением. Вообще я читал много и бессистемно. Мы жили на 14-м поселке (в 46-м году у меня было 4 класса образования), я перечитал всю библиотеку. Библиотекарша спрашивала: «Мальчик, сколько ты классов кончил? Ты же должен читать сказки!»

- В армии вы рискнули взять перо. И что же было первым? Проза?

- Нет, попытки стихов. У меня там был приятель, который писал стихи, печатался в армейской печати. Я подумал, что и сам смогу. Написал в этом духе, но очень ужасное стихотворение, послал его в газету. И на удивление его напечатали. Я не видел публикацию. Только получил гонорар 9 руб. 80 коп. за «опубликованное произведение», как было написано. Очень удивился, побежал в красный уголок, перерыл все подшивки, ничего не нашел. Потом увидел случайно клок газеты на полу, а там написано: «О воспитательной роли старшин-сверхсрочников пишут...» и длинный список по алфавиту, но на «А» и «Б» не оказалось, и я был первым. Меня очень это ободрило, и я стал писать дальше. Знал, что у меня плохо получается, но решил, что в армии все равно делать нечего, вот и потренирусь. Решил, целый год в день писать по стихотворению, и если из этого что-то выйдет... Оценил себя трезво с самого начала. Понимал, что чепуха.

- А о чем стихи – о родине, партии, народе, о любви?

- Первое стихотворение – о старшине. Я в эти дела все не верил. Не было у меня сознательного отношения ни к советской власти, ни к партии. Не собирался протестовать. Но когда делал первые шаги, пытался подражать той литературе, которую видел. Для того чтобы пробиться.

Я все время пытался писать прозу, но не получалось. Я и сейчас уверен, что проза более сложный жанр, чем поэзия. Я сравниваю поэзию с плаванием по реке. Все-таки есть какие-то ориентиры: берега, течение, бакены... А проза – открытый океан. До того времени, когда я написал первое профессиональное стихотворение, прошло года 3-4 при каждодневном труде.

- Это упорство, тренировка. Как спортсмен поднимает гири, штанги, так вы заставляли себя «поднимать вес»...

- Да.

- Вы чувствовали нехватку образования. А потом продолжили учебу?

- Формально не очень. 7 классов до армии. После армии пошел в 10-й класс. Пытался поступать в литинститут дважды. Меня не приняли. Поступил в педагогический, проучился 1,5 года и бросил… К тому времени я написал свою первую повесть. Это был мой самый большой успех в литературе, потому что я пришел с ней в журнал «Новый мир» без всяких рекомендаций. Повесть называется «Мы здесь живем». Я принес ее осенью 1960 года. Протянул в отделе прозы женщине. Она говорит: «Отдайте зарегистрировать секретарю!» Я говорю: «Нет, я хочу, чтобы вы лично ее прочли». «Почему это я должна ее читать? Я занята». Графоманов много ходит и сотрудники насторожены. Но из-за этого и талантливый автор может потонуть. Рецензенты не ждут в рукописях самотека чего-то стоящего. Поэтому я сказал: «Я ваших рецензентов боюсь! (Был уже опыт со стихами), у меня просьба – вы прочтите 10 страниц, если не захочется читать 11-ю, вернете рукопись молча. Я даже не буду спрашивать почему». Она говорит: «Хорошо! 10 страниц я прочитаю!» Я ушел, а в конце недели получил телеграмму: Прошу срочно зайти!» Оказалось, что повесть за неделю прочла вся редколлегия, включая Твардовского. И они извинились, что не могут поставить раньше первого номера следующего года.

- Это 1961 год. Помнится, в этом же году был опубликован Солженицын?

- Нет, в 1962 году. Эти события мне запомнились. Каждый день.

- Всё равно! В «Новом мире» опубликоваться вашей радости не было предела!

- Но вы знаете, я очень бедствовал в то время. Печатали мои стихи редко, но худшее. И вот когда я получил телеграмму, помчался к другу, своему болельщику, он сказал: «Володька! Это – успех!». После я никогда не видел радости у моих издателей, как тогда в «Новом мире». Печатал я там и более серьёзные вещи, но было и сопротивление, и говорили, что пишу чепуху… Следующий ещё такой всплеск…в том же 61-ом году я написал и принёс в декабре рассказ «Расстояние в полкилометра». Он очень понравился Твардовскому, и тот вызвал меня к себе…

- Так что вы с Александром Трифоновичем знакомы…

- Да, с ним (можете писать, можете – нет) не одно ведро выпито… Но, хотя Твардовский был сдержан, он меня сильно похвалил. Сказал: «Этот рассказ один не сможем напечатать, напишите ещё, чтобы поддержать. И мы напечатаем, даже если второй рассказ будет похуже». Я написал повесть «Хочу быть честным». Старался. Но когда принёс, отношение было кислое. Стали говорить, что эта повесть хуже первой… А в это время там уже появился Солженицын. Напечатали его в следующем году...

- В 11-м номере…

- Да, 1962 года, но принес он его в декабре 61-го. Так вот о моем рассказе Твардовский отозвался плохо. Дескать, подражательный Беллю, которого я тогда ещё не читал.

- Беллю подражать не так уж и плохо, в принципе...

- Смотря как подражать... Быть под влиянием – это другое дело. Короче говоря, два рассказа взяли... Но тогда Твардовский думал о Солженицыне. Я стал одним из первых слушателей «Одного дня Ивана Денисовича» в исполнении Твардовского. Напечатали Солженицына и наконец, поставили мою повесть «Хочу быть честным». Но назвали ее рассказом, чтобы подогнать под рубрику «Два рассказа». Они мне так внушили, что «Хочу быть честным» плохая вещь, что я боялся людям на глаза показываться. И вдруг прихожу в Дом литераторов, встречаю Бориса Слуцкого, а он говорит: «Первый рассказ просто замечательный, а второй – просто хороший». И потом у рассказа «Хочу быть честным» был большой успех. Его перевели на многие языки. Но и отругали. Был Ильичев, и уже начались идеологические чистки. Начиная с декабря 62-го года, после встречи Хрущёва с художниками в Манеже Ильичёв что-то плохое сказал о моей повести. Пошли отрицательные рецензии в центральных газетах…

- Владимир Николаевич, я не читал «Хочу быть честным», но уже заглавие заставляло вас честно относиться к жизни. Потому что «слышу – одно, вижу – другое, говорю – третье...».

- Да, да. Но название, кстати говоря, тоже не мое. У меня было «Кем бы мог я стать». Был эпиграф из Генри Лоусона;

«Мой друг, мой друг

надежный,

Тебе ль того не знать:

всю жизнь я лез из кожи,

Чтобы не стать, о Боже,

Тем, кем я мог бы стать…»

Так переименовали в «Хочу быть честным», чтобы цензура не цеплялась и критика.

- А вот с цензурой у вас все больше обострялись отношения…

- Конечно. В литературе я благополучно существовал очень короткое время. В 1961 году я опубликовал первую серьезную вещь, а в 1962-ом меня приняли в Союз писателей.

- Кто давал рекомендации?

- Виктор Некрасов, покойный уже. Забегу наперед и скажу, что наши судьбы пересекались. Нас обоих выперли из Союза. Мы жили – он в Париже, я в Мюнхене, но часто встречались.

- Но вернемся к службе в армии. Ваши литературные пробы, жизненные поиски позиции… Ведь от позиции многое зависит. Вы ж не можете просто писать, как нас учили. Хочу подобраться и своему любимцу – Чонкину. Армия дала вам Чонкина?

- Я шел наощупь. Армия произвела на меня вообще колоссальное впечатление.

- Простите… Армия или бардак в армии?

- Бардак и всё в армии было.

- Извините, но у вас Красная армия какая-то не такая...

- Да, вот такая, как была. Мне потом, когда исключали из Союза писателей, сказал один полковник: «Видели ли вы в армии что-то подобное?». Говорю: «Видел, да ещё и похлеще!» Было такое возмущение, топанье ногами…

- Ветераны вас не пытались «чистить»?

- А как же! У меня была переписка с ветеранами. Но я, честно говоря, за словом в карман не лезу. И когда мне говорили, что это клевета на советский народ, меня это стало раздражать. Ведь я писал с любовью к советскому народу, к человеку, к солдату… Нужно было задаться целью или быть недалёким, чтобы не увидеть этого. Но мне кажется, больше задавались целью. С идиотско-идеологическими догмами. Когда Чонкина опубликовали в «Юности», то была такая рецензия: «Очернительство! Та армия, которая положила на лопатки Гитлера, прошла пол-Европы …и вдруг».

- А, кстати, если об армейской теме, «Путём взаимной переписки» раньше появились?

- Нет, в середине работы над «Чонкиным». Ответвление сюжетной линии…

- …которая не вписывалась в роман?

- Совершенно верно.

- «Чонкин» – это сатира, а «Путём» – всё-таки грустный юмор. Давайте вернёмся к «Чонкину». 41-й год и обстановка первых дней войны. Речь Молотова, я её не слышал по молодости лет…

- А я её слышал здесь, в Запорожье.

-… Но, извините, если так описать первые дни, то это же кощунственно…

НЕОБХОИМЫЙ КОММЕНТАРИЙ

Особенно злым и непримиримым было письмо в «Огонёк» и в «Юность» генералов, Героев Советского Союза, членов Одесского клуба «Золотая Звезда», в котором «Чонкин» называется клеветническим кощунственским измышлением. Процитируем: «… всё пронизано злобой ко всему советскому,… в духе геббельсовских «русские швейне». Издевательство, брезгливость элитарного господина к «чёрной кости» свидетельствуют об отсутствии у автора элементарной порядочности».

И фрагмент ответа В.Войновича: «Интересно, это кто элитарный? Побойтесь Бога! Это вы, генералы, говорите рядовому солдату? Да я, ваши превосходительства, за четыре года своей службы в армии живого генерала видел не чаще, чем хвостатую комету... Вы создаете картину, в которой неискушенный читатель эмоционально воспримет меня как чуть ли не виновника описанной вами народной трагедии... как выродка, который, глядя, как, одни уходят на фронт, а другие рыдают, сам стоит в стороне и, потирая потные ручки, хихикает… Я относился к тем детям, которые плакали, когда провожали отцов! Я пережил бомбёжки, две эвакуации, голод, холод, детский труд, колхоз, ремесленное училище и т.д.

… Смеяться над народом я вряд ли стал бы. Я смеюсь и издеваюсь, но, увы, бессильно над теми, кто разорил страну, обезглавил командование Красной армии, оставил на произвол судьбы миллионов…».

От себя добавлю, что обвинение Войновича просто не состоятельны. Это все равно, что обвинять автора «Ревизора» и «Мёртвых душ» в том, что он ненавидит родину.

- Но, Владимир Николаевич, вы и колхозный строй очернили! Давайте попытаемся посмотреть с позиций ваших критиков «Чонкина». Парторг – пьяница, председатель недавно ушел, и «мичуринец» Гладышев оказался сволочью.

- Я в 56-м году короткое время работал в Крыму инструктором сельского райисполкома. Эта должность не ахти какая. Я получал на старые-старые деньги 450 рублей. Так вот там было 14 сельсоветов. Я их время от времени инспектировал. Клянусь вам – все 14 председателей были алкоголиками. Они были в Крыму ничуть не хуже, чем в других частях Союза.

- В «Чонкине» вы дали российскую глубинку... Какая это область?

- Область у меня сконструирована. Личные впечатления от идиотизма жизни советской деревни складывались из нескольких компонентов. Один из них – я жил в Вологодской области, в Ставропольском крае – там были украинские села, потом был студентом на целине и там тоже была украинская деревня Поповка. И вот из этих деревень я сконструировал русскую деревню – смоленскую, брянскую, московскую.

- Географию пришивать неуместно... Вы закончили съемки фильма о «Чонкине»?

- Да. Сценарий написал чех Зденек Сверек.

- Извините, перебью. В литературе и искусстве мне импонируют два человека. Это – автор «Чонкина»...

- Спасибо...

-... и Эльдар Рязанов. Что у вас не сошлось с очень симпатичным Рязановым?

- Очень многое. Он взялся за это дело в 88-ом году, когда я был за границей и был еще «врагом народа», когда печать, даже перестроечная, писала, что я злостный антисоветчик, что никогда перестройку не приму. С Рязановым я был знаком шапочно, в основном по творчеству. Относился к нему хорошо и сейчас так же отношусь. Хотя он ко мне не очень.

- Владимир Николаевич, давайте я сейчас свою версию расскажу, которую я знаю. Читал об этом в «Комсомольской правде», «Литературке»...

- ...в «Огоньке»...

- Да, когда «Огонек» был Коротича.

- Читали, что Рязанов писал?

- И Войнович – тоже. Когда я читал Рязанова, то думал, что вы – не очень хороший человек, а когда прочитал вас, то...

- ...подумал, что Рязанов плохой?..

- Нет. Я подумал, что Рязанов вас не понял (обоюдный смех). Я даже подумал, что вы загордились, отошли от родины. Изменили нам, что ли? Неприятное чувство. Ваш «Чонкин» очень кинематографичен, сценаричен что ли! На пленку моментально просится. Каждый характер выписан, он виден. Нюрка – видна, Гладышев... Ну я не говорю про Ивана. А зпизоды со Сталиным! Просятся в кадр. Думаю, даже я написал бы сценарий, только надо технику знать. А уж Рязанову – это проще простого. И вдруг вы просто ему отказали. Сложности с каким-то английским продюсером... А потом вы объяснили, что раз контракт заключен, то – извините! Но все это мы только сейчас начинаем понимать. Рязанов ведь тоже сугубо советский человек. Не вина, а беда его, что... то, что вы впитали в себя «советское», то уже растратили, раздавили... Раба из себя выдавили по капле. А мы?

- Был договор с английским продюсером. И почему я должен его права отдавать кому-то. Рязанов считал, что англичанин их прохлопал. Но это просто невозможно. Мы кроме всего прочего личные друзья с этим продюсером.

- Но ведь «Чонкин» сугубо русский...

- Однако я что заметил. Вот меня приглашают говорить о съемках фильма. Приглашают, а принимают, как Риббентропа, как врага, иностранца. С подозрением. Я с этим мириться не хочу. Дают мне визу на 2 недели. Приезжай, обтяпай все дела и убирайся отсюда. Честно говоря, я думал, настали новые времена, честные. Меня пригласили, вы уж извините... Никто не извинялся. Даже на границе меня шмонали. Так демонстративно! Так что, мне с этими людьми делать фильм? А кроме того – эти генералы, которые вмешивались, начиная с Язова, кончая любым работником Центрального штаба. Я понял: будет делаться фильм, а эти все со своими сапогами полезут и потом – обмануть продюсера и задаром фильм отдавать, делать советскую клюкву? И хорошо, что фильм не состоялся. Он не мог состояться.

- А кто сейчас занят в фильме?

- Все российские актеры. Хотя это фильм англо-франко-итальянский, с участием русской фирмы «Три Т» Никиты Михалкова, созданный чешским режиссером мирового класса Иржи Мензелем. Там даже недалеко от Праги деревню построили. Приехали русские актеры. Чонкин – Геннадий Назаров, роль Нюры играет Зоя Буряк, известная по фильму «Холодное лето 53 года».

- Маленький фрагментик проскочил у нас по «Останкино» и все оценили удачный подбор исполнителей. Когда увидели, сказали: «Боже, так это же вылитая Нюрка!».

Но оставим пока «Чонкина». Ваши последние произведения мало знакомы украинскому читателю, во всяком случае, запорожцам. Поэтому расскажите, что вы опубликовали в последнее время, что собираетесь выпустить в свет.

- Вышли две книжки. Одна— «Дело № 34840» – детективная история о том, как в 75-м году агенты КГБ совершили на меня покушение, пытались меня отравить, отчасти отравили. 18 лет потратил я на расследование этого дела. Заставил их признать, что они действительно отравили, и нашел, кто это делал.

Вторая книга – это журнал «Русское богатство» – одного автора. Я выступаю в разных жанрах: рассказа, статьи, фельетона, сказки, стихов, писем. В 10-11 номерах журнала «Знамя» должна выйти моя новая книга «Замысел». Это – автобиографические рассказы...

- ...Публицистика?

- Нет, ближе к роману. Туда же вплетается история Чонкина.

Прервем беседу с писателем. Задумаемся. Волей-неволей, но сверлит одна мысль. Я чувствовал эдакую неловкость, чтобы прямо в лоб задать вопрос. Тем более, что он-таки оказался бестактным.

- Вы, Владимир Николаевич, покинули страну. Тринадцать лет живете и пишете в Мюнхене. Не оторвались ли от родины?

В разговор неожиданно горячо и страстно вступила Ирина Даниловна – обаятельная супруга Владимира Николаевича. Нужно сказать, что она не просто жена и мать его дочки Оленьки. Она – друг, соратник, редактор...

- ...и самый главный цензор, – шутя, заявил Войнович. – А если серьезно, я не чувствую себя оторванным от родины. Я живу. Живу в Мюнхене, в Москве, вот и здесь, в Запорожье, я живу среди родных, близких мне людей. И из русской литературы я не уезжал никуда. Пишу о русской, если хотите, и об украинской жизни.

- Ваш роман-антиутопия «Москва 2042», к сожалению, таки не совсем утопия. Как вы могли предвидеть события, ну, скажем, августа 1991года? У вас даже месяц совпадает со временем путча.

- Мой роман – предупреждение, я не хочу того, что описал в «Москве 2042», но уверен, что коммунистическая партия желает именно такого результата.

- Владимир Николаевич, сегодня – годовщина ГКЧП. Как вы считаете, закончилось «чрезвычайное положение»?

- Понял. В принципе, думаю, что да! В России – да. А насчет Украины, извините, сомневаюсь. На мой взгляд, в России события развиваются более благополучным образом. А вот в Украине... Тем не менее, думаю, что главные неприятности позади. Путчисты не имеют уже шансов найти поддержку в значительных силах. Эти силы, поддержавшие их, уже как-то тоже приспособились. И не хотят возврата к старому. Поумнели. Увидели, что новая жизнь для них не хуже старой, большинству людей, номенклатурно мыслящих, уже не нужна партия, когда можно было положить партбилет и лишиться привилегий.

- Тогда повторю вопрос, вам уже ранее заданный Татьяной Бек: «Демократия, в нашем обществе обречена на неуспех?»

- Нет же! Я предупреждаю о худших вариантах. Но шанс демократического развития есть. Демократия в отличие от коммунизма не цель, а способ существования. Она просто создает нормальные условия для развития общества и личности.

Когда началась перестройка, кое-кто утверждал: «Ну, сатирику теперь в СССР делать нечего». Как раз для сатириков открылось много новых объектов.

- Поэтому вы и приезжаете к нам, живете и в Москве?

- Вдали от всего от этого я живу, как на пенсии, а тут я хотел бы «в одну человеческую силу» хоть немного способствовать возможным позитивным переменам, в которые все равно верю. Вода камень точит. Главное – нельзя никому пребывать в унынии, складывать руки, полагая: все равно потонем...

Нет, конечно же, Владимир Николаевич, не потонем. Я целиком разделяю ваш оптимизм. Тот, с которым вы когда-то написали «Гимн космонавтов»: «Я верю, друзья, караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды».Но со времени написания этих строк так много воды утекло. Какие удары преподносила вам судьба в лице бывших правителей Союзов – и СССР и советских писателей.

Вас вместе с семьей выгнали из страны. Брежнев лишил вас «за действия, порочащие звание гражданина СССР», гражданства, а вы этот указ «государя» назвали филькиной грамотой. Вы боролись за себя и за своих настоящих братьев по перу – Виктора Некрасова, Василия Аксёнова, подписывались в защиту Сахарова и Солженицына, и клеймили убийц Константина Богатырева. Вы – противник любого культа любой личности, ибо возведенное в культ становится тоталитаризмом. Вы – не любитель сказок в детстве – написали сказки в духе Салтыкова-Щедрина, в которых пароход, так и не доплыв до Лимонии (коммунизма), еле держится на плаву. Но выплывет, выплывет наш пароход, если его «капитаны» не будут ждать иностранной помощи, а возьмутся за «лопаты», «грабли», «вилы», выполют чертополох, будут сеять, выращивать урожай.

Вот только бы не мешать Сеятелю, не изгонять из страны Оруэллов-Войновичей, не облагать изнурительными налогами тех, кто хочет одеть, обуть, накормить страну.

Вас многие читают, многие любят. Но есть и те, кто не читая вас, уже возненавидел. Так прочтите же Войновича и те, кто сидит в Верховном, областном, районном Советах, прочтите те, кому дал народ в руки власть! Наш земляк, живущий в Мюнхене и в Москве, живущий везде Войнович, всем своим творчеством служит своему народу.

Откройте для себя «острова сокровищ» – может быть, даже архипелаг Войновича, на знамени которого начертано «Хочу быть честным».

Простите мою патетику, Владимир Николаевич!

Юрий БОТНЕР

17 – 28 августа 1994 г

Запорожье

Запитання для аналізу

1.Чи виникло у вас бажання прочитати твори В.Войновича?

2.Які саме твори?

3.Що превалює у творах В.Войновича – гумор чи сатира?

4.За офіційними даними, міський парк Запоріжжя «Дубовий гай» в травні 2009 року відмітив своє 50-річчя. Чи немає тут помилки, адже у повісті В.Войновича «Дубовий гай» згадується значно раніше – у 1950 році?Можливо, це тема для журналістського розслідування.

У великому загоні підкорювачів космосу чимало імен космонавтів із нашої країни – тоді СРСР. І ось на орбіті перший космонавт незалежної Уклаїни – Леонід Каденюк. Журналіст не міг залишитися байдужим, щоб скористатися чудовою нагодою.